Золото Арктики [litres] - Николай Зайцев

пока еще не совсем темно, – дал себе команду пластун. Вспомнил, что собаки не кормлены. В его дорожном мешке, валявшемся в углу хижины и, видимо, по этой причине незамеченном спешно собиравшимися поляками, лежали еще несколько рыбин. От тепла они растаяли и издавали не совсем приятный запах. Но выбора не было.

– Малахай! – позвал Микола, выйдя наружу. Тот побежал, ведя за собой второго пса. – Нате вам, ешьте.

Билый бросил каждому псу по рыбе. Те с осторожностью понюхали предложенную еду, покосились на казака.

– Ешьте, все равно другого ничего нет. Ешьте. А я прогуляюсь недалече.

Голод не тетка, и собаки, еще раз обнюхав рыбу, не торопясь принялись за еду.

Билый, удаляясь, оглянулся: «Вот и добре!» Метрах в десяти, где Микола оставил оба трупа, из-под снега выпорхнула стайка куропаток, оставляя в воздухе несколько парящих белых перьев.

«Нужно будет вентирь поставить», – подумал казак. Шубы с окоченелых тел снимались с трудом. Нелегко было сгибать застывшие руки в локтях. Наконец Билому это удалось. «Извините, господа, вам они уже без надобности, а нас спасут. За что вам спасибо».

Острый глаз пластуна заметил несколько мелких точек на бело-синем лице Замойского. Как будто кто-то клевал его своим клювом.

«Куропатки, – подумал Микола. – Птицы, даже не хищные, тоже животиной не брезгуют, – вспомнил Билый, как говорил об этом дед Трохим. – Курица и та мыша норовит поймать и непременно расклевать».

Встряхнув хорошо обе шубы от набившегося в них снега, Микола вернулся к хижине. Малахай со своим собратом закончили с рыбой, не оставив и плавника на снегу.

– Вот и ладно, – потрепал обоих псов по загривку казак. – А теперь пора в хижину. Хай!

Собаки, услышав знакомую команду, приподняли уши, насторожились: «Неужто хозяин решил в сани запрячь и по снегу проехаться?!» Малахай радостно завилял хвостом, повизгивая в нетерпении.

– Нет, дружок, – покачал головой Микола, склонившись чуть ниже к Малахаю. – Рано нам еще об этом думать. Вон, видишь, Иван ранен. Лежит в беспамятстве. На ноги его хоть немного поднять нужно. А там уж и погуляем на снежных просторах. А сейчас давайте-ка внутрь. Там тепло.

Билый подтолкнул Малахая к двери в хижину. Тот, поняв намерения хозяина, подбежал к дверям, толкнул их своим крупным лбом и исчез внутри.

– А ты чего? – подмигнул Микола второму псу и слегка хлопнул его по заду. – Геть за другом!

Тот послушался и, повторив движения Малахая, также забежал в хижину. Казак оглядел пристально снежную равнину. Серость окутывала все кругом. Солнце почти исчезло за горизонтом. Еще немного, и все окутает тьма. Откуда-то издалека до слуха донесся непонятный звук. То ли человеческий крик, то ли птица крикнула. Микола прислушался. Звук не повторился.

– Показалось, – негромко сказал Билый. Не торопясь вошел в хижину и плотно припер дверь изнутри. Оба пса уже расположились на ночлег. Малахай улегся у нар, где лежал Суздалев. Второй пес притулился поближе к костру, свернувшись калачиком.

Билый подбросил несколько досок в костер, развесил принесенные шубы, чтобы хорошо просохли. Сам перевернул стол тремя оставшимися ножками вверх и лег. Утомился. Вечернее правило читал лежа. И то не полностью. Глаза постепенно слипались, и казак через мгновение заснул крепко и безмятежно.

Первый раз за последнее время, как пошли по лучам в поисках пропавшей экспедиции, ничего не снилось Миколе. Сон был спокойный и глубокий.

Билый проснулся от чувства холода. Приподнял голову, посмотрел по сторонам. Малахай лежал на том же месте, что занял вчера. Второй пес, видимо от холода, перебрался к вожаку. Собаки сложили друг на друга свои головы и спали. Суздалев лежал неподвижно с запрокинутой головой. Микола подполз к другу, не подымаясь с колен. Пощупал пульс, послушал дыхание. «Живой! Это главное!» Малахай лениво поднял голову, мол, чего так рано проснулся, хозяин.

– Холодно, понимаешь? Угли ели тлеют, – ответил Микола. – Сейчас костер разведу, теплее, станет. Можно будет еду приготовить. Проголодались, поди?

Малахай выслушал речь человеческую и снова закрыл глаза. Уши его стояли торчком и ловили каждое слово казака.

– Тебе-то хоть бы хны, – усмехнулся Билый. – Шерсть вон какая толстая, да и подшерсток такой же. Никакой мороз не проберет. А нам, людям, дополнительно себя согревать приходится. Так-то.

Микола развел костер и с удовольствием протянул руки с зарождающемуся пламени. На душе стало теплее. Тело тоже, приняв порцию тепла, согревалось.

Билый вышел наружу. Набрал полную пригоршню снега и поднес к лицу.

Секунду раздумывал, стоит или нет.

– С Богом, – произнес и окунул лицо в подтаявший от тепла ладоней снег. Обожгло и согрело холодом. «Будто в реке Марте лицо омыл, – размышлял Билый. – По весне, когда она пополняется ручьями из подтаивающих ледников, вода в ней прозрачная, зайдешь по колено, ноги ломит. Но только первые минуты. Окунулся в эту свежесть с головой, будто заново родился. Так хорошо, что петь хочется. Или на коня и в галоп, до одури, так, словно в лаве идешь. Непередаваемо. В такие моменты кажется, что ты летишь, отрываясь от земли, и все живое в тебе воплощается, а ты в нем. С природой сливаешься воедино и чувствуешь себя ее сыном».

Нестерпимо захотелось освежиться. Наскоро скинув с себя свитер, Билый набрал руками снега и истово стал растирать тело. Вошел в раж. Хотелось большего, тело соскучилось по чистоте. Микола стоя развел руки в стороны, так что получился крест. Закрыл глаза и, как стоял ровно, так и плюхнулся в пушистый, холодный снег. На удивление холодом не обдало. Открыл глаза.

Вспомнил, как в детстве с друзяками станичными ангелочков делали на снегу. Задвигал руками, будто птица крылами. Встал, стараясь не наступать на получившийся рисунок. Залюбовался. Добрый ангелок получился. Ровный. Все как в детстве. Склонился, ткнул два раза указательным пальцем, глаза получились. Провел полукруг – рот вышел. Подмигнул ангелочку. Взглянул на небо, на родившуюся зарю, потянулся, подергал руками, будто боксировал, затем правой рукой, словно шашка в ней была зажата, сделал несколько выпадов, рубящих движений. Согрелся. Кровь горячая по жилам побежала, растеклась по телу. Казак вновь силу почувствовал, свободу душе. Солнцу улыбнулся. На улице холод, а ему тепло.

– Эх, чаю бы сейчас сборного из трав, цветов горных, да с чабрецом непременно, – негромко произнес пластун. – Да шакшуку с потрохами утиными и лепешкой свежей.

Сглотнул наполнившую рот слюну. Поднял свитер и, не надевая, зашел внутрь хижины. Собаки лениво подняли морды.

– А ну-ка геть на улицу! – скомандовал Билый незлобно. – Хорош бока отлеживать. Разомнитесь.

Оба пса неторопясь поднялись на лапы, потянулись, выпячивая вверх зады и,